|
ЧАСТЬ III
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА
(1941 - 1945 ГОДЫ)
РАБОТА В ПОМЕСТЬЕ БАРОНА ВМЕСТЕ С РУССКИМИ (СОВЕТСКИМИ)
ВОЕННОПЛЕННЫМИ
ДОСТАВКА В ПОМЕСТЬЕ. О ПОМЕСТЬЕ БАРОНА
До имения мы ехали в сопровождении
солдата с ружьем, также позднее привезут и нашу
бабушку. Конечно солдат понимал, что за женщиной
(маме тогда было 36 лет) с двумя маленькими детьми
(4 и 6 лет) такой надзор не требуется и поэтому
он на ст. Коувала оставил нас ненадолго без прис-мотра,
чтобы навестить сестру (как было сказано).
Видно, вид у нас был несколько непривычен
для глаз, так как к нам подошла женщина и стала
распрашивать маму, кто мы и куда едем. В это время
как раз возвращался наш страж, мама указала на
него и сказала, что он знает, куда нас везет.
Женщина отошла.
Барину в имении солдат сдал нас
под расписку. Это было в феврале 1943 года.
Поместье находилось на берегу искусственного
водохранилища (озера), которое было создано плотинами
(запрудами) на реке Кюми. Как-то во время бомбежки
плотины были разрушены и вода из водохранилища
ушла, потом все восстановили. У плотины стоял
движок и давал электрический ток в дома поместья.
Дом, в который нас поместили и где
питались военнопленные; другой дом, где находились
военнопленные; баня, еще пустой дом, который дети
работников имения облюбовали себе для игры (пока
их оттуда не выдворили), стояли несколько в отдалении
от поместья и дома для работников.
Окна "нашего" дома выходили в стороны:
Таллинна, до которого было по прямой 60 км, Котка
(30 км) и Хельсинки (119 км). Все эти города бомбили
и зарево от взрывов было видно то в одном, то
в другом окне.
Часто над домом пролетали советские
самолеты в сторону Котка и Хельсинки. В ту сторону
они летили нагруженные бомбами, пролетали низко
и звук был глухим, обратно летели высоко и звук
был уже другим. Мы снова жили, как в прифронтовой
полосе.
Когда слышался гул самолетов, то
мы с сестрой с куклами прятались в доме под стол,
а на улице - в канаву. Сестра была напугана бомбежками
еще в начале войны, особенно по дороге от блиндажа,
поэтому когда ложились спать, то она с головой
так закутывалась в одеяло, что когда ее спящую
раскутывали, от нее шел пар.
ВОЕННОПЛЕННЫЕ
Советских военнопленных было на
работе у барона в разное время от 6 до 8 человек.
Пленных привозили из концлагеря такими голодными,
что они сразу не годились в работники. Поэтому
барон разрешал какое-то время кормить их сверх
установленной нормы (пайка). Мама и бабушка, которая
потом к нам присоединится, также получали паёк.
Кормили пленных картошкой с соленой
салакой, ржаной кашей, хлебом и т. д. Вареную
картошку они делили на кучки и кто-нибудь спрашивал
дру-гого: "Кому?". Вероятно, они ранее
в концлагере так делили еду. Позднее они сами
пополняли свой рацион: ловили рыбу в озере, что-то
им приносили местные жители, которым они ремонтировали
и делали посуду, продавали свои поделки (были
мастерами "на все руки"), находили и
другие способы пополнить свое питание. Например,
один из случаев.
У барона, кроме коров и свиней,
которые были в ведении мамы и ее напарницы, было
еще много кур и кроликов, которыми занимались
другие работники. Как-то в поместье травили крыс,
которых было невероятно много. Они нахально ели
из корыт одновременно со свиньями и селились даже
на огороде. Неизвестно, как яд подействовал на
крыс, но им отравилось 16 кур. Барон велел работнице
кур закопать, но пленные выпросили их себе. Они
решили, что яд попал только во внутренности и
если их удалить, то мясо можно есть. Кур соответствующим
образом обработали, положили в холод (на чердак,
была поздняя осень) и выдавали бабушке для варки
по 1-2 курицы в день. В то время как раз не было
в продаже мяса и карточки нельзя было отоварить.
Пленных жалели, что они долгое время вынуждены
есть одну картошку, а на самом деле, они ежедневно
ели курятину.
В одно время среди пленных было
три Михаила, которых финны называли: "iso
Mikko" (большой Михаил), "juuti Mikko"
(Михаил-еврей), "kolhoosi Mikko" (Михаил-колхозник);
был еще "vanha Jussi" (старый Иван,
около 40 лет), белорусс Андрей и т. д.
"Большой" Михаил до войны
8 лет провел в тюрьме, в частности, перед войной
- в Мурманской области на Хибинских рудниках,
куда, по имеющимся сведениям, после ареста был
сослан мамин дядя Павел Репонен, брат ее матери.
От него мама узнала, что всех заключенных, работающих
на этом руднике (возможно, и ее дядю), в начале
войны перевезли в Киргизию. Он же сбежал, но попал
к финнам, а те его присоединили к военнопленным,
не поверили, что он из тюрьмы. Теперь этот Михаил
был снова в заключении, но в Финляндии. И после
войны ему суждено будет стать заключенным, хотя
бы потому, что был в плену.
По натуре он был шутником. Как-то
барон дал указание, что "большой" Михаил
должен завтра идти чистить хлев (чистили по очереди).
Было ясно, кого барин имел в виду. Но "большой"
Михаил стал настаивать, что хлев должен идти чистить
другой Михаил ("колхозник"), так как
тот выше его. Стали меряться и он оказался прав.
Другой Михаил был на самую малость выше его и
ему пришлось идти чистить хлев.
"Большой" Михаил хорошо
делал разные сувениры. У нас до сих пор сохранилась
его работы деревянная шкатулка, разукрашенная
узорами из соломы. На ней имеется надпись на финском
языке "Muisto. 1944" (память).
Самым молодым (22 года) среди пленных
был Михаил-еврей. Он имел характерную еврейскую
внешность и не смог бы скрыть своей национальности.
Ему "повезло", что попал к финнам, а
не к немцам, но ему не нравилось, что финны звали
его "juuti Mikko" (еврей Михаил). Пленные
подметили это и над ним посмеивались. Как-то бабушка
спросила у сестры, где она была. Та по-фински
отвечает, что ездила на телеге с "juuti Mikko".
Пленные стали нарочно переспрашивать: "Ююти,
ююти.., что это означает?", хотя прекрасно
знали значение этого слова.
Говорят, семья не без урода. Таким
"уродом" среди пленных был "бе-лорусс
Андрей" (как его финны называли). И он всех
считал себе подобными.
То он жаловался на бабушку барону,
что та им дает нечищенную кар-тошку, на что тот
ответил, что хотя у него есть прислуга и то ему
дают нечищенную картошку. То он говорит маме,
что не может быть, чтобы она на них не наживалась,
что вероятно им недодают положенной нормы про-дуктов.
Но он оказался сам "нечист на руку".
Как оказалось, он воровал у барона горох и зерно
(еще с одним пленным) и через местного финна сбывал
их. Когда они были уличены в воровстве (на чердаке
нашли зерно, а в озере - спешно кинутый мешок
гороха), то их отправили обратно в концлагерь.
Как говорят: "Горбатого могила исправит".
На ночь пленных обязаны были запирать, что было
возложено на мест-ного кузнеца. И действительно,
на дверях был железный засов и огромный висячий
замок. Но все же при желании из помещения можно
было выйти. Свобода передвижения днем также особо
не ограничивалась и теоретически побег был возможен.
Но куда бежать? Об отношении в СССР к попавшим
в плен было хорошо известно.
Немцы не упустили возможности проводить
обработку сознания пленных. Они нагло врали (как
это теперь точно известно), что на оккупационных
землях очень хорошо живется населению, все имеют
свою землю, дома и т. д. Один из пленных (кажется,
"белорусс Андрей") этому верил и восторгался.
От местных жителей пленные обычно
знали о положении на фронте, узнали о Сталинградской
битве и др. Упоминался и город "Aanislinna",
но мама тогда не знала, что финны тогда так называли
Петрозаводск, где она проживет десятилетия.
ПРИЕЗД БАБУШКИ. РАБОТА НА ФЕРМЕ
После 4-5 месяцев нашего пребывания
у барона, к нам в июле 1943 года присоединилась
бабушка.
Сразу по приезде в имение, мама
попросила барона сделать вызов ее матери. Сказала,
что та может обслуживать пленных, а она делать
какую-нибудь другую работу. И когда потребовалась
работница на ферме, туда пе-ревели маму, а бабушку
взяли на ее место.
В концлагерь на бабушку поступило
два вызова от обеих дочерей: от Анни Яккимайнен
(вызов поступил раньше) и Марии Семенцовой. Но
она поехала к нам, где была нужнее, поскольку
другая дочь жила с мужем.
Последние 6 лет жизни бабушка прожила
с нами. Это период нашего с сестрой сознательного
детства. Если все многочисленные родственники
знали ее раньше, как хозяйку, мать большого семейства,
то мы - только как бабушку, строгую, без внешних
проявлений нежности, но тем не менее - очень нами
любимую, лучшую бабушку на свете.
Когда бабушка приехала к нам, то
ее удивило, что я теперь говорю только по-фински.
Дело в том, что в последнее время пребывания в
концлагере мы находились в окружении ингерманландских
финнов, говорящих по-фински. И только я одна упорно
продолжала говорить по-русски, хотя понимала финскую
речь. Бабушка спросила, почему я больше не говорю
по-русски, на что я ответила, что не хочу быть
"ryssa" (русской, в оскорбительном выражении).
Это было следствием того, что местные дети часто
употребляли это слово, когда говорили о русских
с соответствующими отрицательными эмоциями.
Так, один воинственный малыш моих
лет разглагольствовал, чтобы он сделал, если бы
попал на поле сражения. Судя по его словам, даже
русские женщины были бы им свирепо убиты. При
таком положении вещей, конечно, лучше не быть
"рюсся".
Работа на ферме была очень тяжелой.
Мама потом говорила, что нигде на протяжении всей
ее жизни ей не приходилось так тяжело физически
ра-ботать, как там. Рабочий день на ферме длился
12 часов: с 3-х часов утра до 9 часов и с 3-х
часов дня до 9 часов вечера. А днем в перерыве
помогала своей матери (у которой одна рука была
бессильной) месить тесто, стирать на пленных.
При этом приходилось самой варить мыло из костей
и соды, выдаваемых бароном. Кроме того, была еще
работа на свою семью.
На той ферме, где работала мама,
были коровы и свиньи. Всех надо было накормить,
коров (их было 20, на каждую работницу приходилось
по 10 коров) два раза в день вручную подоить и
обязательно ежедневно мыть, при этом особое внимание
требовалось уделить чистоте хвостов, один раз
в месяц коров мыли капитально. Семья барона часто
любовалась своим ста-дом коров и нужно было, чтобы
коровы красиво выглядели. Много времени отнимало
также мытье молочной посуды.
Кроме мамы, на ферме работала еще
одна женщина из вольнонаемных (Ваппу). Им обеим
давали два выходных дня в конце месяца и на эти
дни барон нанимал сменницу.
Зоотехник, который работал у барона,
говорил маме, что даже молодые сильные девушки
больше 7 лет работы на ферме не выдерживали, выдыхались.
На вопрос мамы, куда же им больным потом идти,
кому они нужны будут такие, был ответ: "Это
их дело".
Мама отмечала, что местные окрестные
крестьяне и даже барон и его семейство к нам относились
хорошо, а работники барона (пришлые) относи-лись
плохо. Так, у мамы как-то случился конфликт со
своей напарницей.
Мама утром колола дрова топором,
а напарница заявила, что это ее топор и брать
его нельзя, у всех должен быть свой топор. Мама
заплакала: откуда ей было иметь свой топор, если
из блиндажа ее вывели с одной дочкой на руках
и с другой у подола.
Днем, дома, когда рассказывала об
этом своей матери, она снова не могла удержаться
от слез. Когда пленные пришли на обед и увидели
ее в слезах, то стали расспрашивать, в чем дело.
Она им тоже рассказала.
Через некоторое время пленные, возвращаясь
с работы, прошли через ферму (чего раньше не делали)
и подали ей топор. Сказали: "Вот тебе топор,
не плачь". Топор они нашли в лесу, вычистили,
сделали ручку, которую хорошо обтесали.
Мама поставила топор в угол и сказала,
что им все могут пользоваться.
Когда мы уезжали в Россию, то этот
топор мама взяла с собой, никто не возражал, подтвердили,
что он ее. Она его положила сестре в рюкзак. Та
сказала, что ей тяжело, но все же несла. Этот
топор служил нам потом в Новгородской и Ленинградской
областях, в Эстонии и какое-то время в Карелии.
СОВЕТСКИЕ САМОЛЕТЫ. НЕМЦЫ
В Финляндии сестра пошла в начальную
школу, где проучилась 1,5 года. Школа находилась
в Пюхтяя (в 4 км от поместья барона), куда она
одна ходила через лес.
Один из пленных сплел ей из бересты
прекрасную сумку-рюкзак, настоящее произведение
искусства.
Когда победа в войне стала склоняться
в сторону СССР, то советские самолеты стали летать
очень низко. Если Лида в это время была в лесу,
то пряталась под деревья и кусты, а дома сердито
говорила, что сегодня "ryssat lentasivat
niin alhalla" (рюсся летали так низко). На
это бабушка шутила: "Может, это твой дядя
Тарас летает, тебя высмотривает" (брат нашего
отца Тарас, мой крестный, служил в авиации, пропал
на войне без вести).
Самолеты часто летали в сторону
Котка, бомбили там порт, где стояли немецкие корабли.
Из Котка к нам, спасаясь от бомбежек, приезжала
быв-шая мамина соседка по деревне Кальяла - Хелена
Терявяйнен. Это та, кото-рая в первые годы революции
ушла с мужем в Финляндию прямо от своего свадебного
стола. Теперь она жила в Котка с мужем и сыном.
Там же жил ее брат, а сестра жила в Хельсинки.
В один из своих редких выходных
дней мама навестила ее в Котка. Здесь она увидела
немцев, которые вели себя очень вызывающе. Встречала
она немцев и в имении барона, куда они приезжали
за молоком, а один немецкий офицер проводил там
краткосрочный отпуск. Когда мама с двумя финскими
женщинами на пастбище сидели, отдыхая на камне,
то этот офицер прошел вокруг камня, рассматривая
их "как букашек", что всех возмутило.
Похоже, у финнов, во всяком случае
у финок, немцы тогда не вызывали особой симпатии,
хотя они и были союзниками.
К русским (советским) пленным часто
приезжали на велосипеде или приходили финские
женщины, даже из Пюхтяя, кто по делу: что-то отремонтировать,
купить сувениры, а кто - просто пообщаться. При
этом сестра Лида иногда бывала у них за переводчицу.
Барону такое нашествие не нравилось и как-то в
праздничный день он отправил пленных на лесные
работы к разочарованию приехавших женщин, надеявшихся
развлечься в праздники.
Не застав пленных, женщины сказали,
что теперь придется идти к немцам.
Немцев финны временами пренебрежительно называли
"saksmann" (от слова "saksalaiset"
- немцы), также как и русских - "ryssa"
(от русского слова "русский", который
в переводе "venalainen".
У мамы против немцев всегда было предубеждение
и неприязнь, кото-рым способствовали и распространяемые
слухи в конце войны. Например:
После мирного договора СССР с Финляндией и выхода
Финляндии из войны, немцы, переодетые в советскую
военную форму, в одной из деревень Рованиеми вырезали
всех жителей. Спаслась только одна женщина, спрятав-шись
на сеновале. Она понимала немецкую речь и обо
всем потом рассказа-ла. Или такой слух. Когда
немцы удирали из Финляндии, то с ними на ко-раблях
уехало сколько-то женщин, которых немцы в пути
выбросили в море.
Возможно, многое было вымыслом, но у мамы, когда
дело касалось немцев "каждое лыко шло в строку".
Думаю, она в своем отношении ко
всем немцам неправа. Говорят, что нет плохих народностей,
а везде только два человека: хороший и плохой.
ПОЕЗДКИ В ЛОВИСА. КААПРЕ РЕПОНЕН
Ездила мама в выходной день и в
Ловиса, чтобы продать там собранную в лесу бруснику.
На рынке к ней подошла заведующая рестораном и
пригласила в ресторан, где у нее купили всю ягоду
и даже угостили кар-тошкой в мундире и соусом.
При этом оформление блюда и обслуживание было
на том же уровне, как и к посетителям ресторана,
что ей очень пон-равилось.
Пришлось маме и меня свозить в Ловиса
- к зубному врачу. Помню, зуб очень болел и я,
больная от этого, лежала у дома (летом). Один
из пленных из сочувствия к моему страданию сделал
мне калейдоскоп. Когда я смотрела в трубку на
чудесные цветные меняющиеся узоры, то вроде и
боль исчезала.
Когда мы ехали в Ловиса в закрытой
машине, типа автобуса, то меня из небольшой бумажной
коробочки угостили черными драже, вроде витаминов.
Зуб был вырван. Меня так поразила
непривычная обстановка в зубном кабинете (зубоврачебное
кресло, блестящие инструменты, белый халат на
враче и прочее, чего я раньше не видела), что
я там не смела плакать, зато наверстала вполне
на улице, когда уже все было позади. В слезах
пришла с мамой в обувной магазин. Мне требовались
ботинки, но не было ордера на их покупку.
Но когда продавцы увидели, что я плачу и узнали,
что я только что перенесла "операцию"
по удалению зуба, то мне была дана конфетка и
проданы без ордера, в порядке исключения, ботинки
на толстой деревянной подошве-платформе, которой
потом так удобно было зимой стучать по чистому
от снега льду озера, чтобы на нем появились разноцветные
круги.
К бабушке и маме из Хельсинки приезжали
Каапре Репонен (племянник бабушки и двоюродной
брат мамы) и Суло, у которого тот тогда жил (двою-родный
брат бабушки, но намного ее моложе, который уже
давно жил в Фин-ляндии).
Я уже ранее писала, что у Каапре
в концлагере (за пределами концла-геря) при избиении
отбили почки и он был очень болен. Суло скоро
уехал, а Каапре с разрешения барона ненадолго
задержался у нас. Ходил с Лидой ловить рыбу на
озеро. Он был настолько слаб, что один не ког
помыться в бане, просили кого-нибудь из пленных
сопровождать его.
Каапре внешне был очень похож на
маминого брата Матвея, их раньше путали даже близко
знавшие их люди. Бабушка снова отметила это сходство.
Последний раз мама видела Каапре
в Хельсинки, куда ездила в связи с нашим переездом
в Россию. Мама потом говорила бабушке, что он
был совершенно белый, ни кровинки на лице, видно,
что не "жилец на этом све-те". Каапре
сказал Мари, что уедет в Швецию (как сделал его
двоюродный брат). Но потом, когда проходили мимо
больницы, продолжил: "Не верь, ни-куда я
дальше этой больницы не уеду". Но умер он
даже не в больнице, а у русских (советских) военных,
которые после прибытия в Хельсинки арес-товали
его, как бывшего советского военнопленного.
Мы в это время еще находились в
поместье барона и Суло по почте переслал бабушке
кое-какую одежду, оставшуюся от Каапре.
ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В РОССИЮ
В 1944 году стало очевидно, что
Германия в войне терпит поражение. Многие жители
Финляндии решили эвакуироваться в Швецию, в том
числе и барон. Стали готовиться к отъезду, клеймить
коров. Но после перемирия с СССР сборы приостановились.
По условиям этого перемирия, все
интернированные, в том числе ингерманландские
финны, получили право вернуться в СССР. Но практически
это было не право, а обязанность. Мама в газете
прочитала высказывание Сталина, что всех попавших
во время войны за границу советских людей обязаны
возвратить в СССР и сказала своей матери, что
это коснется и нас. Так потом и случилось.
Но вначале местное полицейское управление выясняло
желание интернированных: ехать или остаться. Для
этого из Пюхтяя специально к нам на велосипеде
приехал полицейский. Он нашел маму в поле и задал
ей этот вопрос. Она сказала, что не знает решения
своей матери. Тот ответил, что "vanha rovva"
(обращение к старой женщине) не хочет ехать. Тогда
мама сказала, что если "vanha rovva"
не едет, то и "nuori rovva" (обращение
к молодой женщине) не поедет. Они опасались оказаться
в СССР снова в положении гонимых, учитывая особое
отношение к финнам, и знали, что дома в Кальяла
уже нет, а если жить в чужом углу, то все равно,
что там, что здесь.
Но скоро они стали склоняться к
мысли, что надо бы вернуться в Россию. Бабушка
хотела увидеть своих детей: Туомаса, Матвея, Айно
и Тююне, оставшихся в России (но никого не увидела).
Мама стала говорить, что, возможно, наш отец жив
и надо восстановить семью (но отец погиб в войну).
К тому же, получили письмо от Анни Яккимайнен,
посланное с до-роги со ст. Вайниккола, в котором
она писала, что они едут в Россию и что везут
их в Новгородскую область (но увезли в Ярославскую
область). Кроме того, и полицейское управление
уже стало говорить, что оно не может противиться
решениям советских органов в отношении возврата
ин- германландских финнов, так как Финляндия проигравшая
в войне сторона.
Решила и наша семья возвратиться
в Россию. Но, кажется, у мамы с бабушкой потом
и не было бы выбора, так как вскоре объявят, что
кто добровольно не поедет, того увезут насильно.
И если первые смогут воз-вратиться на свои родные
места и им даже построят дома, которые не сох-ранились
("пленных много, есть кому строить"),
то вторые будут увезены в самые отдаленные места.
В действительности же всем запретили проживать
на своей родине, не то чтобы строить им там дома
(наглый обман).
Стали готовиться к отъезду. Пленных
к этому времени в имении уже не было. Они были
возвращены в концлагерь и в октябре 1944 года
вместе с другими военнопленными вывезены в Россию,
где, соответственно, разде-лили тяжелую участь
всех советских военнопленных.
Перед отправкой пленные закололи
нам свинью, так как местный за-бойщик скота от
этого категорически отказался. Он заявил, что
(свинью рюсся-русских) он колоть не станет.
Свинью вырастили из поросенка мясной
породы, которого мама купила у барона на заработанные
ею и бабушкой деньги (сколько-то им платили).
После покупки поросенка, ей дали два талона на
покупку корма - овсяной муки. Кроме того, поросенку
скормили горох, который семья получала на паек
и отходы от нашего стола. Отходы со стола пленных
шли в имение барона, бабушка раньше дома выращивала
свиней и она знала, сколько им требуется еды и
умела заставить всю ее съесть. В результате, свинья
получилась лучше, чем в имении, ее даже приходили
смотреть.
Мясо обработали в печке, положили
в несколько купленных 5 литровых банок, залили
жиром и закрыли крышками. Часть свинины засолили
в кадке, которую ранее сделали пленные для воды.
Это мясо очень нас выручило в Новгородской области,
куда нас привезли, и где после прошедшей войны
был еще голод.
Мама тоже уже не работала у барона
в поместье. Он уволил ее и ее напарницу и на их
место взял двух молодых девушек. Мама вводила
их в курс дела.
Барон разрешал своим работникам,
в том числе маме с бабушкой, на отведенном участке
земли сажать для себя картофель и овощи. Бабушка
сажала немного капусты, ее квасили и она шла на
щи. Чтобы дети лучше ели щи, она говорила, что
от этой еды щеки становятся румяными, чему я верила.
В Ингерманландии квашеная капуста постоянно употреблялась
в еде. В Белоострове рабочие говорили: "Kaikki
loppuu aikanaan, hapa kaali milloinkaan"
(все кончается со временем, а квашеная капуста
никогда).
Но в имении барона капусту не квасили
и не умели этого делать. Мама показала, как резать
капусту и объяснила остальное. Но они резаную
капусту поставили без гнета на теплую печку, наподобие
теста. Инструктаж пришлось повторить.
Сажала наша семья и картофель и
весь урожай (17 мешков) разрешили увезти в Россию.
А вот лен мама посадила самовольно на свободном
участке у озера (удалось купить немного семян).
Когда лен зацвел, его заметил барон и удивился,
откуда он взялся. Ему сказали, кто посадил, но
он не стал делать маме замечания.
К бабушке и маме отношение хозяев
имения было несколько иным, чем к местным рабочим.
Они были более независимыми, с чувством собственного
достоинства, хотя и пленные. Бабушка говорила:
"Turhaa on entisesta emanasta pikaa tehna"
(безнадежно из прежней хозяйки сделать прислугу.
В имении жила также старая баронесса,
жена прежнего барина (новый хозяин, кажется, приходился
ему племянником). Эта баронесса не знала финского
языка и заходила к бабушке погорить на русском
языке.
Имение, по давнему завещанию, наследовали
только по мужской линии и наследник брал фамилию
Индрениус в дополнение к своей. К своему нес-частью,
барон не имел сына, а только трех дочерей (у всех
мужья были разной национальности: финн, француз
и русский) и после смерти барона именение переходило
к его племяннику. Он и сам не был прямым наследником.
Поэтому у барона не было заинтересованности
вкладывать деньги в поместье, с земли и с хозяйства
старались как можно больше взять, не улучшая их.
Даже пленные, бывшие крестьяне, заметили бесхозяйственность
и удивлялись этому.
По отношению к рабочим барон был
прижимист. Работы требовал много, но получить
от него что-нибудь дополнительно было трудно.
Пленным требовались то брюки, изношенные до дыр
на работе, особенно при изготовлении силоса, то
полотенце. Все это мама доставала у барона с большим
трудом, проявив настойчивость и дипломатию.
Выращенный самовольно лен обработали,
превратили в нитки и с их помощью сами выткали
половики. Все для обработки льна и ткацкий станок
получили от одной хорошей крестьянской семьи,
которая жила за озером. Эти половики по дороге
в Россию спасли картошку от январского морозе
и очень нам пригодились в дальнейших странствиях.
Перед отъездом в Россию, мы были
с бабушкой в церкви в Пюхтяя. Церковь старая,
основанная шведами еще в начале II века и, кажется,
в начале она была католической. Там с бабушкой
прощались прихожане.
Надо сказать, что бабушка считала
необходимым приобщать нас с сестрой к вере. Она
водила нас в лютеранскую церковь (Лида любила
петь вирши, а я, не имеющея голоса, их слушать),
вела беседы на религиозные темы, заставляла молиться
перед едой, после еды и на ночь, притом по лютеранскому
обычаю, скрестив пальцы рук. Бабушка совершенно
игнорировала то обстоятельство, что мы с сестрой
были крещены не в лютеранскую, а православную
веру, где обряды другие.
Не иначе, как под влиянием бабушки,
мне в то время приснился кра-сивый религиозный
сон, как будто я по лестнице из облаков поднимаюсь
к Богу, которого я вижу сидящим наверху в окружении
приближенных.
В лютеранское Рождество 25 декабря
1944 года мы были еще в имении барона (а в Россию,
в деревню Красные Станки Новгородской области,
мы приехали к православному Рождеству). Как и
в прежнее Рождество, мы после прихода из бани
нашли под елкой подарки, которые в наше отсутствие
принес "Дед Мороз" ("Если бы знали,
что в это время придет Дед Мороз, ни за что не
пошли бы в баню!"). Обычно функцию Деда Мороза
исполняла жена конюха - Элма. Она нигде не работала
("Не для того я за старика замуж пошла, чтобы
работать").
Сколько радости игрушки доставляют
детям! На прошлое Рождество пленные сделали нам
с сестрой из старой кровати "potkuri, potku
kelkat" - санки с длинными полозьями для
ног и высокой спинкой, за которую дер-жатся руками.
У них не было впереди сиденья, но оно и не требовалось,
так как санки нужны были нам для катанья, а не
для поездок в магазин за покупками (в Ловиса),
что было в обычае у местных жителей.
Из имения барона нас увезли перед
самым Новым 1945 годом. Вещи погрузили в товарный
вагон на ближайшей станции Кюми, а нас увезли
на станцию Коувала, где формировался состав в
Россию. Через эту же станцию нас ранее привезли
в имение барона.
Временно всех отъезжающих поместили
в школу на этой же станции. Запомнились фонтанчики
для питья в коридоре школы. Здесь мы встретили
1 января 1945 года. Мамы в это время с нами не
было, она заболела ангиной и ее положили в больницу
на этой станции. Мы находились с бабушкой и в
вагон мы садились без мамы, которую перевели из
больницы в санитарный вагон нашего состава.
На станции Коувала перед отъездом
ингерманландским финнам раздавалась гуманитарная
помощь. Бабушка узнала об этом, когда неожиданно
обнаружила, что некоторые заменили одежду на сильно
поношенную. Подошли и к нам с вопросом, в чем
мы нуждаемся. Бабушка по своему обыкновению (и
моему) ответила, что нам ничего не нужно. Но все
же нам с сестрой дали чулки, заметив что наши
многократно заштопанные.
|
