Избранное

ЧАСТЬ 1.

Два чувства дивно близки нам,
в них обретает сердце пищу:
любовь к родному пепелищу,
любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва...

А. С. Пушкин.

ДО РЕВОЛЮЦИИ

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Моя мама Мари Толппа, в замужестве Мария Семенцова, помнит себя с семилетнего возраста с 1914 года - начала Первой Мировой войны.

Тогда перед уходом на фронт пришел к ним прощаться двоюродный брат ее отца Иван (Юсси, Ехо) Толппа. Он поднял ее, погладил по бритой голове и сказал: "Скоро и меня обреют, как тебя".

Мари накануне вернулась от белоостровской бабушки Марии Репонен, где ее и ее двоюродную сестру Марию (обе названы по имени этой бабушки) обрили наголо, чтобы лучше росли волосы (но, видно, этот метод ей не помог, так как волосы у нее всегда были довольно слабыми).

На войну были призваны многие мужчины с деревни Кальяла. Вернулись домой единицы, том числе вернулся и дядя Иван. Остальные погибли.

В период войны молодежь деревни пела частушки о войне. Например:

При этом были частушки, сохранившиеся с прежних времён.

Тогда был лозунг "воевать до победного конца", а народ хотел спокойной, мирной жизни.

ДЕРЕВНЯ КАЛЬЯЛА

Мама родилась и жила до замужества в деревне Кальяла Белоостровской волости С-Петербургской губернии. Это к северу от реки Нева в строну Выборга.

Учитывая, что слово "Kalja" - (калья) в переводе с финского на русский язык означает "квас", я поинтересовалась у мамы, не от этого ли слова произошло название деревни и пили ли в деревне квас.

Действительно, квас в деревне делали и много его употребляли.

Имелись специальные деревянные квасные бочки, которые покупали в Финляндии. Сверху они были уже, снизу шире и имелся кран. Бочка закрывалась плотно крышкой, на которой была широкая пробка. Хранили квас в погребе.

Мужчины, впрочем, предпочитали килью. Это спиртной напиток, вроде как брага у русских. Именно его делали не свадьбу.

Любимым напитком все же был кофе, который обычно пили по утрам. Почти у всех были самовары и днем пили чай.

Деревня Кальяла располагалась в лесу в 7 км. от Белоострова, 20 км. от Сестрорецка и приблизительно в 45 км. от С-Петербурга. Была она приграничной, на расстоянии менее 1 км. от границы с Финляндией, которая до 1940 года проходила по реке Сестра (вытекает из Ладожского озера и впадает в Финский залив Балтийского моря).

Финны назавали эту реку "Sisarjoki", а после революции "Rajajoki" (пограничная река). Река Сестра быстрая, порожистая и в мамином доме был постоянно слышен шум небольших водопадов на реке.

Дом маминых родителей был одним из ближайших к границе домов деревни, протяженность которой составляла до 5 км.

Через деревню шла дорога в Финляндию (граница была "прозрачной", поскольку Финляндия входила в состав России), по которой финские крестья-не возили свою продукцию на продажу в С-Петербург. Иногда движение на дороге было таким оживленным, что трудно было перейти дорогу.

В деревне имелась школа, куда ходили на учебу дети также с деревень, расположенных в Финляндии по другую сторону пограничной реки, была пе-карня, где выпекался хороший высокий хлеб, даже с изюмом и тмином, а также чайная.

При границе находились: жандарм, который с женой жил "на квартире" у маминых родителей; солдаты, которые в любую погоду дежурили в неотапливаемой 3-х стенной будке у границы; таможенники, в основном, поляки.

Таможня действовала преимущественно с русской стороны. На финской стороне у границы тоже имелись служащие, но больше для проформы.

В лесу недалеко от деревни были построены казармы, где находились (в резерве) казаки с их лошадями. Казаки в деревню не заходили и с местными жителями не общались. Но когда случалось детям проходить мино них, то они, развлекаясь, пугали, что затопчут лошадьми и даже наезжали на них.

Приграничное расположение деревни, ее близость к С-Петербургу (Сестрорецку, дачным поселкам) явились основой ее становления и развития. Но это же расположение деревни после революции с "закрытием" границы и перед финской "зимней" войной (1939 г. Октябрь - 1940 г. март) стало причиной выселения жителей и разрушения деревни.

Местными жителями деревни Кальяла были финны или ингерманландские финны "inkerin suomalaiset", как их называли в Финляндии. Это были потомки тех финнов, которые пришли в эту местность из Финляндии в период шведского владения территорией (с 1617 по 1700 годы).

По преданию эта территория была отдана в приданое дочери Шведского короля, которую звали Инкери, и потом стала называться по ее имени 'inkerin maa" (земля Инкери, Ингерманландией, Ингрией).

По переписи 1897 года в С-Петербургской губернии насчитывалось финноязычного населения 210 тыс.человек, а по переписи 1989 года, т. е. через 82 года, оно составило только 2833 человека (в Ленинградской области, включая Ленинград) или 6% от того, что было к началу века. Это результат "мудрой" национальной политики Коммунистической партии в советское время, показатель отношения к малочисленным народам России, в частности к финнам.

В повести Тойво Флинка "Kuinka paljon ihminen tarvitsee maata" ("Как много человеку требуется земли") приведено подразделение ингерманландских финнов на "savakot ja ayramoiset" (савакот и яюрямейсет) и приведены примеры их говора. Прочитав это, мама сказала, что в их деревне говорили, как "savakot" (савакот). Вспомнила также, что в их деревне Кальяла была распространена фамилия Саволайнен и что по преданию, когда в давние времена человек переселялся на чужбину, то в основу фамилии он брал название той местности в Финляндии, откуда был родом.

Мамина сестра Анни, семья которой, как и наша, во время Второй Мировой войны оказалась в Финляндии, позднее рассказывала, что местные жители там (куда они попали) удивлялись их почти литературному языку и говорили "Nama puhuu parempi suomenta, kui me" - они говорят лучше по-фински, чем мы (в Финляндии, как и в России, имеет ся много диалектов, наречий, говоров).

ОСНОВОПОЛОЖНИК РОДА - КУЗНЕЦ ТУОМАС ТОЛППА, ЕГО ДЕТИ И ВНУКИ

Деревня Кальяла распологалась на холмах. Весь Карельский перешеек представляет собой холмистую местность и холмы начинаются уже с Белоострова. Поэтому и река Сестра, в основном, порожистая.

Холмы в деревне было принято называть по фамилии хозяев, которые на них жили. Самый высокий холм (и самое древнее место, откуда началась деревня) назывался "Tolppalan maki" (Толппалова гора). Недалеко от деревни было еще "Tolppalan suo" (Толппалово болото) и "Tolppalan tie" (Толппалова дорога) - дорога, что вела из деревни на болото.

На "Толппалова горе" жили семьи четверых братьев Толппа (когда они подрастали на этом же холме в доме своего деда их называли "Tolppalan pojat" (Толппаловские ребята). Это была семья маминых родителей (отец Туомас Толппа и мать Кристина), семья брата отца Михаила Толппа и семьи их двоюродных братьев Андрея Толппа и Ивана Толппа.

Ранее на этом холме жила семья их дедушки Туомаса Толппа (тезки маминого отца, который был назван его именем), у которого было два сына - Матвей и Соломон, и дочь Анна (намного моложе братьев, почти ровестница своих племянников).

Оба сына рано умерли от болезни (в 1860 году) и у обоих осталось по два малолетних сына (Туомас и Михаил, Андрей и Иван). Старшему из этих мальчиков Туомасу (моему будущему дедушке) было при этом всего 5 лет. Всех этих четверых мальчиков вырастил их дедушка.

Мамин прадедушка Туомас Толппа был кузнецом. Это была в то время самая необходимая и уважаемая профессия на селе, а также и денежная. Он хорошо зарабатывал, выручку сдавал в банк в С-Петербурге, а на текущие расходы использовал проценты с "капитала".

Мамин отец рассказывал ей, что когда дедушка привлекал своих внуков к сортировке и подсчету денег перед сдачей в банк, то часть (небольшая) денег "застревала" у парней в рукавах и вместо банка попадала потом в магазин.

Основной капитал по завещанию должен был пойти на строительство школы в деревне, что и было выполнено его дочерью Анной (в замужестве Укконен), так как оба сына умерли еще при его жизни. Так что спонсорами в те времена были не только купцы и промышленники, но и состоятельные сельские жители.

В школу, построенную на его деньги, ходил его внук Михаил Укконен, а также многочисленные дети его четырех внуков, которых он вырастил. В этой же школе училась моя мама.

Первым женился старший из ребят Толппа - Туомас (Томми), будущий мамин отец, жена его Кристина (звали сокращенно Ристиной) Репонен была родом из Белоострова - "Valkeasaari", как его местные жители назы-вали.

У ее отца Каапре Репонен и матери Марии было две дочери: Кристина (старшая) и Анна, и сын Павел. У них имелось большое крестьянское хо-зяйство, которое потом досталось по наследству сыну Павлу (любимчику отца). Было много земли, сенокосилка, конные грабли, разный сельхозинвентарь, большой дом (в пристройке к которому какое-то время жил канторист Белоостровской церкви, пока не построил свой дом), еще был маленький дом, который сдавали дачникам; амбар ("tupare") для хранения одежды, где она висела на вешалках; амбар для хранения зерна. Над двором имелся крытый навес для сена, куда вел настолько широкий помост, что по нему наверх въезжала лошадь с возом сена, где оно и сваливалось. Этот навес был такой обширный, что там даже устроили танцы, когда в соседнем доме справляли свадьбу. Держали работницу и работника.

О состоятельности хозяев говорило и наличие в доме пианино (на котором потом хорошо играла дочь Павла - Мария) и большой библиотеки с книгами на финском и русском языках.

Их дом располагался почти в центре Белоострова на "Reponen maki" (горе Репонен), возле Выборгского тракта и моста через небольшой ручей "Reponen joki" (Репопен ручей). По Выборгскому тракту часто проезжали господа в каретах и иногда детей, стоявших (специально) у дороги угощали конфетами.

Недалеко, в самом центре Белоострова ("Hovmaki" - Ховгора) стояла церковь, при ней было кладбище, недалеко - волостное управление.

Довольно близко находилось озеро, частично искусственное из-за плотины на реке. На этом озере в Иванов день устраивали костры - поджигали бочки из-под колесной мази и прочего, которые устанавливали на небольшом плоту стоймя одну на другую в виде столба. Вокруг озера собирались зрители. В окрестных деревнях в это время тоже жгли костры.

Кристина (моя бабушка) говорила откуда она родом: "Maantien varrelta, jarven rannalta, kirkon naapurista" (с обочины дороги, с берега озера, по соседству с церковью).

Туомас был на 7 лет старше своей жены Кристины. Когда ему было лет 15 и он ходил в "rippikoulu" (конфирмационную школу), которая действовала при церкви в Белоострове, он впервые увидел свою будущую жену, которую тогда мать вела за руку в церковь. Шутя, он сказал ребятам: "Вот мою невесту ведут". А оказалось, что так и стало в действительности. Со временем они поженились.

Туомас был очень высокого роста, беловолосый, а его жена - невысокая и темноволосая. Насчет своего роста она говорила: "Pieni kanto reen kaataa" (маленький пенек сани опрокинет). Все ее семеро детей ростом будут намного выше своей мамы.

Туомас привел жену в дом своего дедушки и здесь они прожили 7 лет. У них шесть лет не было детей и только в 1905 году родился сын, который умер во младенчестве, потом в 1907 году родилась еще дочь - Мари, моя будущая мать.

Три холостых брата Туомаса опекали "маленькую" Кристину (в семье была еще "большая" Кристина - мать Андрея и Ивана). У "маленькой" Кристины оказалось сразу три свекрови: мать и бабушка ее мужа и мать его двоюродных братьев.

Чтобы избавить Кристину от домашних дел, ребята часто просили отпустить ее с ними, якобы для помощи в работе. Но до работы ее не допускали: или она должна была отдыхать, или отдыхали ребята после ночной гулянки, а она караулила, чтобы их не застали врасплох.

Хочется упомянуть, что в доме имелся музыкальный инструмент - кантеле, на котором позднее хорошо играла жена Андрея.

После смерти дедушки маминого отца большая семья Толппа распалась. К тому времени были женаты, кроме Туомаса, также его брат Михаил и двоюродный брат Андрей. Один Иван оставался еще холостым.

Часть наследства, доставшееся матери Туомаса и Михаила, была разде-лена на три части: для матери и обоих сыновей. Но мать стала жить с Михаилом и свою часть присоединила к его части. Таким образом, у младшего брата оказалось земли в два раза больше, чем у старшего брата Туомаса (их мать умерла через 6-7 лет). Туомас получил 2 гектара пахотной земли, маленький покос, лошадь и корову.

Когда мама его жены Кристины - Мария Репонен узнала о таком несправедливом, на её взгляд, делении наследства, она из Выборга пригнала дочери еще шесть купленных ею коров.

Бабушка Туомаса (жена кузнеца) перед смертью сказала, что она оставляет своей дочери мешок с клубками тряпок на половики. На этот мешок, естественно, никто не претендовал и Анна его получила. Но оказалось, что ее мать заранее в эти клубки запрятала наличные деньги. Когда открыли сундук, где предполагали найти деньги, то он был пуст, если не считать одной медной монеты. Двоюродный брат Туомаса Иван был большим шутником. Он бросил эту монету со словами: "Иди туда, куда и другие ушли".

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОМ

Мама родилась в 1907 году 7 апреля в Благовещание (обмывали ее сне-говой водой из лужи). К этому времени ее отец уже выстроил свой дом, но баня была еще не достроена и родилась она в соседской бане.

Обустроенное родительское хозяйство включало в себя следующие строения: дом одноэтажный - низ из камня, верх бревенчатый. В нем две "избы" (квартиры с отдельным входом из общего коридора, в одной "квартире" ) 3 комнаты, в другой - 2), кухня, стеклянная просторная веранда и чердак. На кухне имелась "leipauuni" (хлебная печь). От русской печи она, в частности, отличалась тем, что в ней только пекли хлеб, а готовили на плите, куда сгребали головни с печи. Одна из комнат обогревалась высокой круглой печкой.

В доме было просторно (высокие потолки), светло (много окон) и чисто. Легко дышалось, так как все вокруг было деревянным (пол, потолок, стены, мебель). Некрашенные деревянные полы раз в две недели тщательно мылись (драились) с песком или дрествой, потом горячей водой, в которой для запаха запаривалась ветка можжевельника (позднее полы стали красить). Весной мыли также деревянные стены, для чего сколачивался специальный деревянный помост. Полы полностью (без просвета, сплошным ковром) покрывались самодельными плотными половиками, которые еженедельно вытряхивали, а в течение недели их подметали. В комнатах было нарядно. На окнах висели двое занавесок (одни длинные по бокам окна, стянутые к краю, другие короткие), зимой между рамами лежал серебристый мох ягель и на нем из клюквы делали разные узоры. Как занавески, так и скатерти, накидки были вышиты гладью, мережкой, или украшены по другому.

В отдельном строении были кормокухня и баня (под одной крышей, но входы разные. На кормокухне ("karjakyokki") готовили корм скоту. Здесь была печка и на ней два котла - на 8 ведер (в котором варили корм скоту) и на 5 ведер (для чистой воды). Обычно посуду мыли не в доме, а на кормокухне.

Имелись конюшня для двух лошадей, хлев на восемь коров, сарай, на-вес для сена над двором (типа чердака), где иногда летом спали; два погреба (картофельный и молочный).

В большом молочном погребе снега хватало на весь сезон, остатки потом выбрасывали. Зимой крышу погреба с одной стороны открывали, чтобы набрать холода.

Молоко в погребе держали в низких небольших деревянных кадках, приблизительно на 4 литра (чтобы лучше остывало молоко). Эти кадки мыли с песком или дрествой и кипятили в котле с веткой можжевельника. Поэтому кадки были всегда белые, чистые, хорошо пахли и в них отлично сохранялось молоко.

Молоко два раза в неделю возили в г. С-Петербург в бидонах, которые были деревянными (их привозили из Финляндии), а потом металлическими. Деревянные бидоны также тщательно мыли, как и кадки (трясли в них дреству от банного камня и кипятили). По пути в город для сохранения молока между бидонами клали снег (из погреба).

Над всеми указанными постройками отец мамы работал, в основном, один. И на этой непосильной работе от потерял свое здоровье, в частности, приобрел язву желудка, от которой и умер в 47-летнем возрасте в 1922 году.
Земля в районе деревни Кальяла была неподходящей для земледелия (ближе к Петербургу и Сестрорецку была гораздо лучше), поэтому семья занималась животноводством.

До революции у семьи имелось до 8 коров, телята. Старых коров продавали на мясо барышникам, которые ездили по деревням. Коров покупали обычно в Выборге (в Финляндии), хотя это было запрещено и пресекалось жандармом.

Как-то мамин отец собрался покупать корову. Об этом узнал жандарм, который с женой жил на квартире у маминых родителей. Предполагая, что корову пригонят из Выборга, ушел караулить в засаду. Корова действительно была, как обычно, куплена в Выборге, но отец предусмотрительно привел ее домой кружным путем с другой стороны деревни, далеко минуя засаду. Когда жандарм пришел домой после многочасового бесполезного ожидания на холоде в засаде, то застал хозяина на печи, куда тот забрался отдохнуть с дороги, а корова была уже в хлеву.

В хозяйстве имелось до двух лошадей. Запомнился маме эпизод с лошадью и собакой. Поехали покупать в Разлив (у Сестрорецка) вторую лошадь. Собака увязалась следом, но по дороге пропала. Вернулась она спустя много дней с обрывком веревки на шее (в Белоострове пристала к кальяловским женщинам и с ними пришла в деревню). К этому времени в хлеву жила также новая лошадь. Собака стала радостно прыгать вокруг старой лошади, а на новую не обращала никакого внимания. Эта собака после революции была застрелена пограничником без всякого повода.

Были свиньи. Их кололи, обжигали и мясо возили на продажу в Сесторецк. Держали овец. На зиму отставляли только нескольких овец, а летом снова были ягнята. Шерсть вся шла для собственного потребления на вязание. Были куры, петух.

Для себя сажали картошку, очень немного овощей (капусту, морковь, свеклу, огурцы и др.), кое-что специально на корм скоту (турнепс и др.).

Овощи, в основном, покупали у немецких "колонистов", которые занимались огородничеством (у Петербурга).

Сеяли рожь (для выпечки хлеба, варки каши), овес (для скота, для варки киселя), цикорий (для кофе), табак (для курева).

У дедушки маминого отца ранее был яблоневый сад из антоновки. После распада семьи яблони считались общими для семей его четверых внуков. Но получилось, как в колхозе: общее, значит, ничье и яблок становилось все меньше. Около дома было посажено несколько кустов крыжовника, с которого получали ягоды.

Имея в то время много скота, требовалось также много заготовливать кормов. Нужны были покосы, но наделы давали на душу населения и этого было недостаточно. Дополнительно арендовали землю у помещика Ольхина (кажется, у него в Александровке была летняя дача). Про его сестру, которая имела свое поместье, говорили, что она ранее заставляла женщин кормить грудью своих щенят. Купили также немного земли (покоса) в Финляндии, за пограничной рекой, в деревне Хартоси. Граница тогда была открыта и это по финским законам не запрещалось.

Отец с матерью при одних малолетних детях не могли справиться с таким большим хозяйством (например, в 1914 году Мари было 7 лет, ее сестре Анни 5 лет, брату Михаилу 1 год, далее с интервалом в два года родятся Матвей, Айно-Лиза, Тююне). Поэтому нанимались временные работники. Они были, в основном, выходцами из Финляндии ("suomen alamaiset") безработными, или же скрывающимися в Ингерманландии от преследования, где потом и оседали. Нанимали обычно работника ("renki), работницу ("piika") няню (пока не подросли старшие дети) и пастуха. Работников тогда нанимали на одни год - от Нового года до Нового года. Кроме того, летом временно на покос еще нанимали 2-3 человека.

На селе дети рано приобщались к труду, особенно когда в семье их было много. Так, когда мама мыла полы, то своим маленьким дочерям поручала мыть столы и стулья. Когда старшей дочери Мари исполнилось 8 лет, то когда летом все взрослые уходили на покос, она оставалась дома за хозяйку. Приходилось стирать на всю семью (в деревянном корыте), кипятить белье в большом котле, мыть деревянные ушаты ("saavi") для коров (у всех коров были свои), кормить свиней, кур и т. д., а также ухаживать за младшими братьями и сестрами. При таком положении вещей играть с другими детьми удавалось только урывками.

Дети-подростки весной пасли своих коров. С ранней весны они ходили босиком и когда очень замерзали ноги, то иногда грели их в теплой луже коровьей мочи. Летом несколько семей объединялись и нанимали общего пастуха. В деревне было несколько небольших стад. Общего стада не могло, так как деревня была большая (протяженностью до 5 км) и в ней было много и домов, и коров.

До революции коровы шли по улице сплошным потоком. После революции этот поток превращался все в более узкие ручейки. Соответственно, ухудшалось и снабжение городов животноводческой продукцией.

Питьевую воду в деревне брали из родников, которых поблизости было много. Вода одного родника считалась целебной для глаз. Его деревянный жёлоб для воды никогда не гнил и всегда оставался белым. Воду для скота, стирки и других хозяйственных надобностей брали из специально выкопанных больших ям.

Основной доход семья имела от продажи молока. Мамин отец возил молоко в Петербург на своей лошади дважды в неделю: зимой на санях, в другие периоды на телеге.

В деревне почти у всех имелось две телеги: глубокая, в виде ящика, чтобы удобнее было возить бидоны, и двухместная прогулочная.

В Петербурге при доставке молока отец обязан был повязывать белый фартук, это было вроде спецодежды. И тогда имелись свои правила движе-ния транспорта и проезжать грузовые повозки могли не по всем, а только по определенным улицам.

Отец рано в свои поездки в город стал брать старшую дочь Мари. Надо было, чтобы кто-нибудь в его отсутствии присматривал за лошадью и телегой. Но однажды грабитель чуть не увез их вместе с его дочерью. Было холодно и она забралась под брезент, а грабитель, не увидев никого, вспрыгнул на телегу и погнал лошадь. Когда же она зашевелилась под брезентом, то он ногой прижал брезент. Хорошо, что именно в это время появился отец и с помощью городовых вернул и лошадь с телегой, и свою дочь (грабитель убежал). С тех пор отец, когда уходил, просил городового (которые стояли чуть ли не на каждом перекрестке) присмотреть за телегой и дочкой. И как-то городовой отогнал от нее мальчишек, которые налетели на нее, чтобы отобрать подаренные ей рождественские открытки, которые она рассматривала, сидя на телеге.

Старшая дочь до самой смерти отца было его постоянной спутницей и помощницей, как в городе, так и на селе. Можно сказать, что она была "папиной дочкой". И он о ней заботился, даже о ее одежде.

Когда Мари стала ездить в Петербург, на его окраинах еще ходили конки (до шести лошадей по рельсам везли двухэтажный вагон, в котором внизу имелся салон, где сидели, а наверху была площадка, где стояли), в центральной части города уже ходили трамваи. Они издали различались цветом сигнальных фонарей (два желтых цвета, или красный и зеленый и т. д.).

Молоко возили разним покупателям. В частности, в два кафе-конди-терские на Знаменской улице (были почти напротив друг друга через улицу ) и в кафе на Екатерининском (Грибоедова) канале. Хозяевами кондитерских тогда были, в основном, евреи. Они делали заказ или на густые сливки - для крема, или на жидкие сливки - для кофе, или на снятое молоко - для теста. Молоко сдавали во дворе кладовщику, тот выписывал квитанцию и по ней деньги получали в кассе кондитерской. В кондитерскую со двора проходили через пекарню, где пекари (обычно высокие мужчины в белых колпаках) угощали девочку булочкой. В кондитерской также давали чашку горячего кофе с молоком и булочку.

Клиентам продавали только свежую выпечку, а вчерешняя, а также ломаные изделия шли в отходы, которые иногда давали отцу на корм скоту. Дома отец вываливал из мешка эти отходы в нижний ящик черного лакиро-ванного шкафа, купленного в Петербурге, где потом копались дети, выис-кивая кусочки повкуснее.

Возили молоко также в Царские конюшни. Там им с отцом показали кареты: в которой царь Николай II ездил короноваться в Москву и в которой убийцы прятали Распутина. Здесь они видели, как из высоких решетчатых ворот выезжала роскошная карета с кучером в широком кафтане и в шляпе с перьями.

Возили молоко также и отдельным частным лицам.

Во время православных постов потребление молока и, соответственно, покупка намного сокращались. В это время молоко дома, в основном, шло для изготовления творога и сметаны, которые по окончании постов, а особенно на Пасху, имели хороший сбыт.

По пути в Петербург (если из дома выезжали после обеда), а также обратно в деревню (обычно из города выезжали вечером) на ночь с отцом останавливались вблизи Петербурга на Поклонной горе на постоялом дворе у Самарина. Если же в город ездила мамина мама, то она, как и всегда ее мама (белоостровская бабушка) останавливалась на другом постоялом дворе у Пестова. Это были конкуренты. На постоялых дворах своих постоянных клиентов знали и соответственно к ним относились. Так, даже давали подарки на праздничные дни.

При постоялом дворе был магазин, где можно было купить продукты для дома, корм для лошади и скота; была харчевня, где можно было поесть. Отец обычно брал щи с говядиной, очень густые и горячие. Непривычный человек мог обжечься, так как пар не шел из-за толстого слоя жира сверху. Дочери он брал ее любимую вареную колбасу, которую давали тонко наре-занной и политой уксусом. За пристрастие к колбасе ее дома дразнили: "Знаешь из чего делают колбасу? - Из старых городовых".

В харчевне между столиками часто ходили китайцы с косой на затылке, продавая разные поделки и товары: китайские фонарики, полотенца (пере-кинутые через плечо) и др. Иногда их сопровождали женщины с маленькими ?жками.

Ночевали все (и мужчины и женщины) в общей комнате на втором этаже, ложились не раздеваясь на широкие скамьи (нары) с бортиками.

По пути домой еще останавливались попить чаю в чайной деревни Черная речка (Alosaari).

В то время, как правило, одни не ездили, а собирались караванами. Остерегались грабителей. И не без основания, особенно на лесных дорогах. Опасной в этом отношении считалась Сертоловская ложбина (Serttolan ?otko). Про грабителей говорили, что это беглые завсегдатаи Выборгской тюрьмы (Viipurin linna), тюрьмы в Турку (Turun linna) и других тюрем Финляндии.

У маминого отца был хороший голос, он любил петь и пел всю дорогу церковные вирши, финские и русские народные песни, если только не спал, предоставляя дочери самой управлять лошадью. Отец отличался беспробудным сном и если он засыпал, то просыпался почти у самой деревни. Когда наконец он просыпался, Мари ему говорила, что плакала всю дорогу от страха. На что он отвечал, что она напрасно плакала, ничего плохого не случилось.

Его братья хорошо знали о его способности крепко спать и когда Туомас женился, то они в один из первых дней нарочно послали утром молодую жену разбудить мужа к завтраку. Когда она для этого напрасно пробовала разные способы, то, наконец, стала его сильно стегать ремнем. Он встал и смеясь сказал, чтобы всегда так будила. А его дочери Мари и Анни, когда были маленькими, чтобы его разбудить одновременно начинали кричать в уши с разных сторон.

Когда весной возвращались из Петербурга домой, то мать обычно интересовалась, не прошел ли ладожский лед (на реке Нева было два ледохода: сперва по ней проходил лед Невы, потом с Ладожского озера). Была примета, что после прохождения ладожского льда становилось тепло и можно было начинать посадку картофеля и овощей.

Тогда и погоду прогнозировали по разным природным явлениям. Например, при красной вечерней заре и если утром туман опускался вниз, ожидали хорошую погоду, а при красной утренней заре и если туман утром поднимался вверх - плохую погоду.

Кроме молока, отец возил в Петербург на продажу новогодние елки к Рождеству и Новому году, березки к Троице, метелки, грибы и ягоды. Все это предварительно готовилось к продаже. Так, если елки были недостаточно густыми, то в стволе просверливались отверстия, в которые дополнительно вставляли ветки и крепко их укрепляли. Каждую елочку обматывали веревкой и когда ее распутывали, елка приобретала красивую форму. Чтобы ускорить распускание лисьев у березы, их при необходимости держали в воде. Бывало, отец продаст березки в Петербурге, а на обратном пути увидит распустившиеся березки, нарубит их воз, повернет лошадь в город и еще продаст.

Разных грибов в окрестности деревни Кальяла было множество, но брали только белые и немного подосиновиков. По дороге на покос отец с матерью соберут увиденные белые грибы, а идут обратно и на том же месте снова заметят грибы. Иногда грибов было так много, что отцу приходилось снимать рубашку и складывать грибы туда. За грибами, предназначенным для продажи, не ходили, а ездили на телеге (собирали в корзины и высыпали в телегу). Привозили целую телегу грибов. Дома их высыпали на веранду (которая была очень просторной и светлой), сортировали по размерам и укладывали в специальные корзиночки также по размерам, корзинами и продавали. Самые мелкие грибы были самими дорогими. В грибную пору дома постоянно жарили грибы с картошкой и на зиму запасали в бочках соленые и маринованные грибы.

В лесу также было много малины и черники. Мама говорила, что такой крупной черники она потом нигде не видела. А на покосе собирали много земляники. Заготавливали на зиму бруснику и клюкву.

Отец ради заработка при гуляньях на масленнице (Laskiainen) возил в Петербурге на своих санях желающих покататься горожан.

Дачники в отдаленную лесную деревню Кальяла не приезжали и источника дохода от предоставления им помещений у жителей деревни не было, в отличии от жителей населенных пунктов, расположенных ближе к Петербургу.

БЕЛООСТРОВСКАЯ ЛЮТЕРАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Церковь имела большое значение в жизни ингерманландских финнов. С ней были связаны все важнейшие события: крещение, конфирмация, свадьба, смерть. В церкви встречались молодежь и родственники, там можно было себя показать (надевали самую лучшую одежду) и других посмотреть, там же часто находили себе невест и женихов. Я уж не говорю про действие проповедей, музыки (был орган), пения и всей обстановки.

В жизни семьи моей мамы белоостровская лютеранская церковь имела очень большое значение еще и потому, что мамин отец был бессменнкым церковным старостой (kirkonmies) этой церкви на протяжении более 20 лет. Это была выборная должность и он стал им, будучи еще холостым парнем и оставался старостой до самой смерти в 1922 году. Всего в церкви было до трех церковных старост одновременно.

Дети сталкивались, в основном, с хозяйственной деятельностью отца дома, а служба в церкви сказывалась для них только в том, что отец с матерью обязательно каждое воскресенье уезжали на своей лошади в церковь в Белоостров (за 7 км). В праздничные дни туда ездили всей семьей. Также в том, что отец знал все вирши, которые, имея хороший голос, часто пел, особенного дороге в Петербург. Возможно, близость к церки сказывалась и в его спокойном, ровном, доброжелательном характере.

Зато это его служба в церкви в выборной должности еще с царских времен даже очень сказалась на нем и семье при советской власти, когда именно его взяли заложником с деревни Кальяла при Кронштадском мятеже (было три заложника с деревни) и неизменно он включался в списки на арест, что в конце концов и осуществилось бы, если бы не его преждевре-менная смерть от болезни.

В обязанность церковного старосты входило, в частности, собирать деньги с присутствующих в церкви. Он протягивал прихожанам по рядам на длинной палке черный бархатный мешок, в который опускали деньги, идущие на нужды церкви. Прихожане также платили в деревнях приезжавшему туда сборщику налогов установленный налог пастору: за каждую корову (maito??? vero) и осенний налог (syys vero). Платили не натурой, а в основном деньгами. Пастор был очень обеспеченным человеком. Владел большим имением и сдавал пастбища (papin niityt) в аренду крестьянам.

Лютеранская церковь в Белоострове была деревянная, но высокая, со вторым ярусом, с хорошей акустикой. Рядом была пристройка (sakaristo), которая в отличии от церкви зимой отапливалась, поэтому в ней проходила служба зимой, а когда после революции закрыли церковь, то и летом. В ней же действовала конфирмационная школа (rippikoulu).

Девушки посещали эту школу весной, а ребята осенью (недели две).

В церкви женщины и мужчины сидели отдельно по разным сторонам церкви, молодежь (также раздельно) сидела наверху на втором ярусе. Жители разных сел и деревень имели в церкви "свои" места (скамейки). Так, белоостровские сидели перед кальяловскими и мама, когда была маленькой, трогала впереди сидящую белоостровскую бабушку. По окончании службы в церкви ехали в гости к бабушке, которая жила недалеко от церкви.

Эту церковь при советской власти, кажется, сожгли. Было намерение превратить ее в Дом культуры, но мама сказала, что, как в Дом культуры, туда никто из финнов не пошел бы.

При церкви было большое старинное кладбище, которое использовалось еще со времен шведских правителей, о чем говорили надписи на шведском языке на мраморных надгробиях. На кладбище вела кленовая аллея и на ней росло много сирени. Здесь хоронили лютеран со всех деревень, примыкавших к этой церкви. Похоронную процессию, при приближении к церкви, встречали колокольным звоном.

Жители финской национальности в деревне Кальяла все были лютеранами, а в селе Александровка (myllysen kyla) многие ингерманландские финны были бабтистами. В окрестности села имелось много озёр, в которых их крестили. С этими бабтистами во время Великой Отечественной войны мы оказались в одном концлагере в Финляндии. Они часто устраивали совместное пение духовных песен и пели хорошо. Моя шестилетняя сестра выучила на слух много этих песен, пела потом отдельно с другими девочками и когда, уже вне концлагеря, но в Финляндии, пошла в школу, то удивила знанием их учительницу ("родилась в Сибири, а финские вирши знает лучше финских девочек").

Зато в деревне Термолово, также расположенного в лесу на берегу реки Сестра, многие финны были православного вероисповедания и ходили в православную церковь в с. Александровка, хотя почти совсем не знали русского языка и не понимали службы. Как-то один из них, старик, попал в лютеранскую церковь в Белоострове и удивился, что все в проповеди понимает. Потом говорил в своей деревне: "Если правда, о чем белоостровский поп говорил, то пропала вся наша деревня".

Мама говорила, что некоторые лютеранские ребята на Пасху ходили к православной церкви в Александровке, чтобы ради баловства поцеловаться с кем-нибудь по православному обычаю.

ШКОЛА В ДЕРЕВНЕ КАЛЬЯЛА. ПРИХОД РЕВОЛЮЦИИ В ДЕРЕВНЮ

В деревне Кальяла имелась 4-х классная школа, которая была построена тетей маминого отца - Анной Укконен (Толппа) по завещанию и на деньги отца (кузнеца). Земство сколько-то платило ей за аренду дома.

В одно время с Мари в школу ходил и сын Анны Укконен - Михаил, по возрасту на год ее моложе. Жили они рядом со школой и Мари в перемены к ним часто забегала.

Школа стояла на высокой крутой горе "Seppalan maki" (кузнецовская гора), с которой было хорошо зимой на переменах съезжать на лыжах или еловых ветках. Вся деревня располагалась на холмах и катание с гор зимой было излюбленным занятием детворы и молодежи. Больше катались вечером при луне, днем были заняты на работе. Иногда при этом удавалось увидеть северное сияние "Pohjan palo".

Школа находилась почти посередине деревни и поскольку мамин дом был на окраине деревни (со стороны Финляндии), то до школы было довольно далеко - 2-2,5 км. А девочкам-полячкам, чей отец служил на таможне, при которой они и жили у самой пограничной реки, до школы было еще дальше - километра 3. По дороге в школу они заходили за Мари и часто ждали, когда она окончит уборку и другие дела по дому до ухода в школу. Затем по пути заходили за другими девочками.

Часто детей в школу и из школы подвозили финны, которые на обозах ездили в Петербург или обратно. Иногда они шутя пугали детей, что увезут с собой в Финляндию и те у своего дома кубарем скатывались с саней в сугроб.

В непогоду детей, которые жили далеко, учительница оставляла ночевать в школе, кормила их, по вечерам читала книги. Маме нравилось оставаться в школе.

До революции учеба в школе шла на русском языке. Мама, в отличии большинства детей, русский язык знала хорошо, так как с малых лет часто ездила с отцом в Петербург. В школу она пошла с 8 лет и уже умела читать по-фински и по-русски. По-фински ее читать учила бабушка Анна (мать отца). Она умерла, когда Мари было 6 лет и мама говорила, что читать свободно она стала сразу после смерти бабушки и очень жалела, что не могла ее этим порадовать. А читать по-русски она выучилась по вывескам на магазинах в Петербурге.

Но большинство детей до поступления в школу русского языка не знали и им было довольно трудно учиться. Особенно детям, приехавшим с ближайших приграничных деревень Финляндии. Жили они на квартирах у местных жителей. В школьной библиотеке книги были также на русском языке, поэтому мама почти одна брала их для чтения (она и сейчас, в девяносто лет, большая любительница читать книги).

Книги на финском языке она брала из домашней библиотеки своего дяди Павла Репопен, жившего в с. Белоостров.

В школе ученики всех четырех классов учились у одной учительницы и сидели все вместе в одной комнате (до 60 учеников). Парты стояли в два ряда и за каждой партой сидело 4 человека. В одном ряду сидели ученики 1 и 3 классов, в другом - 2 и 4 классов.

Учительница (Александра Ивановна Серчугина) было строгая и в классе стояла тишина. Но с одним мальчиком (Томмилан Саку) и она справиться не могла. То кидал камнями в спину девочкам, то щипал их. Попало от него и Мари. Она училась во 2 классе, а он в четвертом и сидел за ней. Стал сзади пихать ее ногой, а она сразу об этом сказала учительнице. После уроков пришлось от него прятаться, так как ей сказали, что тот поджидает ее и даже с топором. За подобные проделки его не любили и как-то ребята сделали засаду и побили его. И его, школьника, даже сажали на 7 дней в каземат в Белоострове.

В деревне действовала еще воскресная школа для детей и в школе пре-подавался Закон Божий. Один раз в неделю с белоостровской лютеранской церкви приходил на занятия пастор или кантори, к полячкам (было несколь-ко девочек) приходил ксендз, а к нескольким православным школьникам - служащий из церкви в Термолово. Финских детей в "час веры" (uskonto tunti) учили также читать и писать на финском языке, поскольку занятия в школе велись на русском языке.

В школе учили также ручному труду. Как-то помещик Ольхин, которому принадлежало много окрестных земель, пришел на праздник в школу и подарил девочкам ткань на передники. Эти передники девочки сами сшили на руках (швейных машин не было).

Мама у меня левша. В школе ее упорно переучивали писать левой рукой и добились своего: пишет она правой рукой, но шьет, ест и делает прочее только левой рукой. Интересно, что левшами были многие в ее родне. Нап-ример, тетя ее отца Анна Укконен, двоюродный брат отца Андрей Толппа, его сын Иван Толппа. Но они и левой рукой делали все не хуже (если не лучше), чем другие правой рукой.

***

Перемены, связанные с октябрьской революцией 1917 года, в деревне Кальяла ощутили только в 1918-1920 годах, после признания Советским правительством независимости Финляндии (31.12.17), в связи с чем "прозрачная граница" между странами превратилась в закрытую. А также после того, когда в Финляндии была подавлена революция и многие кресногвордейцы, потерпев поражение (май 1918 г.) от финской белой гвардии и германских войск (призванных им в помощь), спасаясь от преследования, отступили в Россию и пополнили число жителей ингерманладских сел.

Даже жандарм находился в деревне до 1918 года. Как-то он пришел домой (снимал комнату в доме маминых родителей), как "курица ощипанная": эполеты сорваны, также украшения на груди, сапогах, сабля и др. Сел, заплакал, встал и ушел.

С закрытием граница семья лишилась тех покосов, которые ранее были куплены на финской стороне реки Сестра. Жители деревни лишились ближайших магазинов, которые находились на финской стороне (в Тонтери - 1 км и в Хартоси - 3 км). Теперь ближайшим стал магазин в Белоострове за 7 км. Осталась на финской стороне и сельскохозяйственная школа в "Uusi Kirkko" (Новая Церковь), куда отец хотел со временем определить на учебу свою старшую дочь Мари.

Школа в деревне сразу лишилась больше половины своих учеников, так как в ней учились дети из четырех деревень Финляндии (Тонтери, Хартоси, Кекрала, Хииреля) и только двух-трех российских деревень (Кальяла, Suuri Kivi - Большой Камень, Термолово). Теперь дети иногда забирались на большие деревья и смотрели на другую сторону реки, которая ранее была им так знакома и привычна.

После революции в школе со стены сняли огромный портрет царя Нико-лая II во весь рост и в эту раму поместили портрет писателя Льва Толстого. При прощании финские ребята попросили дать им портрет царя, они его получили и увезли с собой в Финляндию. Также был снят со стены и другой (поменьше) портрет со всеми членами царской семьи. И, конечно, перед началом занятий теперь уже не пели: "Боже, царя храни".

Одно время после революции в школу привозили разную крупу и коноп-ляное масло и уполномоченные школьницы (в т. ч. и Мари) для всех школь-ников варили кашу. Миску и ложку каждый приносил из дома.

Но школа вскоре закрылась (в 1918 году), месяца за три до конца учебного года, и оставалась закрытой года два. Из-за этого мама осталась с незаконченным начальным образованием, весной она должна была окончить четвертый класс. Вначале причина закрытия школы была прозаическая - учительница вышла замуж и уехала к мужу, а потом, видно, новой власти было не до сельских школ.

После возобновления учебы в школе, обучение стало уже на финском языке, родном для местных жителей. На финском языке учились все мамины сестры и братья, начиная с Анни.

Прежнее здание школы было большое и требовало много топлива для отопления, а так как учеников значительно поубавилось, то школу перевели в другой дом, намного ближе к маминому дому. А прежняя школа стала жилым домом. В нее переехала ее хозяйка - тетя маминого отца Анна Укконен (с сыном Михаилом), которой была построена эта школа на деньги ее отца.

Хочется отметить следующий факт. После революции, в Ингерманландии не было проблемы с ликвидацией неграмотности взрослого населения, как в отдельных регионах России (Союза). Неграмотность среди ингерманландских финнов отсутствовала уже лет 300, чему в основном способствовала лютеранская церковь: неграмотных не допустили бы до конфирмации и их не стали бы венчать.